Сингл, предшествующий альбому "Оглашенные, изыдите!", включает в себя четыре композиции. Акустику Сергей Калугин заменил электричеством и, как следствие, перешёл на иной виток творчества. Энергетический потенциал альбома сверхмощен, хотя сам автор оценил его звуковое качество как "вглядывание сквозь мутное стекло", а "Сицилийский виноград", явно проигрывает акустической версии, студийно не оформленной и существующей лишь в любительских аудиоархивах (почему и не стоит приступать к прослушиванию, не зная первоначального варианта). Претензии к аранжировке и чисто техническим моментам можно опустить. Речь – о новом С. Калугине и энергетике песен, пробуждающихся вместе с поэтом. Это – "работа в белом", осознанная и не требующая признания, как часть природы, её шедевр.
"Весна" открывает альбом, одна строка из песни определяет его суть: "фонтан огня". Но здесь нет всепоглощающей страсти, как было в "Нигредо", поражающей неуправляемой спонтанностью. "Весна" нежна и жестока, в ней отсутствует страх перед творческой силой, созидающей и разрушающей одновременно. Двойственности в восприятии нет – страсть уравновешена холодом мудрости, и чувство гармонии позволяет окунуться в песню без опасения утонуть.
Апофеоз "холодного пламени" – "Чжэн Чжоу". Огненная, экстатичная, мелодия, предполагающая соответствующий ей хрип навзрыд, умиротворяется ровным повествованием автора, чей голос абсолютно творчески взросл. А его зрелость измеряется бездонностью переданной информации. "Чжэн Чжоу" каждый раз слышишь по-новому и, если вмещаешь силу, взрослеешь. Поднимаешься до отсутствия страха и вины перед миром. Аранжировка безупречно соответствует вдохновенно заданной цели – разбить иллюзии, повергнув в шок, пробудить смехом и витальной силой ради обретения силы высшей.
"Я сомневался, признаюсь, что это сбудется с ним,
Что он прорвётся сквозь колодец и выйдет живым,
Но оказалось, что он твёрже в поступках, чем иные – в словах."
В "Весне" – "ветры время содержат". В "Чжэн Чжоу" – "время стоит". Равновесие знания и страсти, без которого мощь таланта разрушительна. С ним – разрушение во имя созидания, происходящего моментально вслед за отбрасыванием ложных эмоций.
Минуя "Сицилийский виноград" проникаем в "Чёрную луну", или она в нас. Этот взрослый жар кардинально отличен от пылкости в "Луне" "Нигредо". Там – выдох на грани отчаянья:
"И в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мёртвого чувства предельной вины…"
Здесь – бесстрашное признание, открытие сердца навстречу этому свету, неизвестно какой огонь несущему, но ясно одно – силу творения:
"…Мне осталось одно – это петь и плясать,
В затопившем Вселенную пламени Чёрной луны!"
"Бог мой, это не ропот./Кто вправе роптать?.."
Бесстрашие перед пробуждением – знак трёх песен.
"Воды шли волной,
Унося на гребне
Хлопья пены сна.
И я стал собой
И увидел небо.
И была весна!".
Пришёл час разбить кривое зеркало, погасить поверхностную страсть и выйти навстречу своей Чёрной луне. Убить дряблую сентиментальность, вампирическую сторону "я", как бы ни больно то было.
"Я готов был собакой стеречь её кров
Ради счастья застыть под хозяйской рукой,
Ради права коснуться губами следов,
Мне оставленных узкою, лёгкой стопой.
А ночами я плакал и бил себя в грудь,
Чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком
Проникает всё глубже, да в самую суть
Беспощадный, холодный, осиновый кол".
Мир "застыл во снах". Всеобщая трусость перед окончанием грёз – боязнь стать собой.
"Мир припал на брюхо, как волк в кустах.
Мир почувствовал то, что я знаю с весны:
Что приблизилось время огня в небесах,
Что приблизился час восхождения Чёрной луны".
Горячая нежность и красота, лёд и прорыв сквозь отчаянье, – их дух ощутим при реверсном прослушивании диска, редких поэзии и музыки без фальши, предельно искренних и честных в диалоге с автором и теми, кто услышит.
"Я хочу просто страшно, неслышно сказать:
Ты не дал, я не принял дороги иной".
