"...вдруг раздался ее ясный и
громкий голос из недельного
забытья: - Двери! Двери!"
Л. Улицкая
Нам с детства внушают, что настоящий мужчина не имеет привилегии на проявление чувств. Настоящий мужчина не плачет, настоящий мужчина ничего не боится, настоящий мужчина не может умиляться. Будто высеченное из скалы песчаными бурями лицо Клинта Иствуда – вот образец настоящего мужчины. Это идеал. И он же - карикатура. Грязный Гарри никогда не воскликнул бы: "Двери! Двери!" В повторяющемся крике вопиет отчаяние, которое не может позволить себе ни жестокий коп, ни бесстрастный ковбой.
Чувственность и отчаяние… Разве отчаяние может быть разным? Мы точно знаем, что отчаяние – это всегда только безысходность, отсутствие выхода. То же нам говорят и словари, но все ли можно сверить по словарю? Легкие прикосновения пальцев к вытертой поверхности тяжелых дверей отзываются жалобными звуками лютни. Так льдинки ломаются весной под не знающими пощады солнечными лучами. Вокруг только двери. Толкни посильнее любую из них, и это станет твоим последним выбором.
Серая пелена дождя превращается в ледяные зубцы замка, замороженная звуком, вызванным духом Севера, а в середине грозным ритмом тамтама выжигается вращающееся огненное пятно, которое постепенно приобретает форму звезды. Пятиконечная корона начинает вращаться все быстрее, нанизывает на себя все новые пятиугольники, разрастаясь до размеров ледяного замка, поглощая его. С обложки в песню сорвалось исполинское колесо, маховик истории, орден всей тайной и явной власти. Над ним стоит сутулая фигура. Это существо, укрытое балахоном, считает, что может управлять безжизненной волей, задавать направление жатвы. Вокруг стоят жнецы, вторящие мертвому языку Верховного. А где-то в соседнем поместье отец учит сына словам присяги. Только ни странные слова, ни крепкие руки отца не в силах остановить лезвия, рассекающие со свистом воздух и плоть. Надежды на спасение нет, и в этом отчаянии единственная надежда. Увы, только мать знает это, будь она хоть Дочь, хоть Дева, хоть Ангел. Ее взгляд и голос будут вечно обращены к Царю. От Альп до Балкан: Осанна!
Отчаяние и чувственность… Отчаяние забвения поэта, разделенного семью морями со своей любимой, не находит взаимопонимания у Вечного Неба, а все открытые земли не могут заменить одной узкой полоски отчего брега. Отчаяние разбросано везде. Оно в предчувствии Последнего Рассвета, в неминуемом падении последнего альбатроса, в рок-н-ролльном истерическом стебе посреди бытовых проблем, в шутейной тирольской байке об иллюзорности выбора, даже в металлическом рыке Тотального Контроля. С самого начала скульптору, лепившему автопортрет, было ясно, что двойник победит, но он до последнего не хотел себе в этом признаваться. И даже сейчас, когда сражение закончено и сердце закаменело, скульптор не сожалеет о содеянном. Делай, что должен, а остальное оставь для других.
Так и музыканты идут по выбранному гибельному пути без тени сомнения. И без тщетной надежды на собственную победу. Флейта ввинчивается в тяжелые риффы гитары, не думая о том, за кем останется первенство. Акустика не пытается доказать электричеству свою большую человечность. Звуки инструментов оплетают голос готическими узорами, вздымаются над ним девятым валом, ложатся в его руку инфернальной плетью, ласкаются у ног маленькой собачонкой, а то и вовсе пляшут скоморохами, выбрасывая колени. Все находится в балансе и гармонии. Только однажды (в начале возвращения в Неаполь) излишне выпуклые барабаны нарушают единение. Было ли так и задумано, получилось ли случайно – теперь уже неважно, но это лишний раз подчеркивает целостность полотна.
Маленький мальчик стоит перед закрытыми дверями и повторяет про себя те слова, которым научил его отец. Ему страшно. Он пытается найти помощь, поднимает глаза вверх в надежде отыскать в незримой высоте знакомый облик. Срывающимся голоском мальчик кричит только одно слово: "Двери!" "Двери!" - отвечает ему эхо. Лишь лирический союз гитары и виолончели с материнской нежностью и печалью наблюдает за маленьким человечком на дне пятиугольного колодца…
Жизнь – от тьмы до тьмы качели.
Жаль.
Жаль...
Мы еще не готовы входить в эти двери. Просто - не готовы. Пока не готовы.
"Это темное место находилось в таком отдалении от божьего мира,
в такой немыслимой глуши, что сюда вообще не доходил свет, и я
догадалась, что молитва без света, все равно что рыба без
воды - дохлая..."
Л. Улицкая
