Когда "пластмассовый мир победил" (Летов) - никакая морализирующая "позитивная духовность" его более не спасет. Она, подобная соли, потерявшей силу, уже неспособна сохранить даже саму себя. Не спасительнее и декадентски-восторженный страх этого тотального "Нисхождения" (песня АГАТЫ КРИСТИ). Ангелы никому не собираются "причинять вред" - они просто жалеют тех, кто хочет, но никак не может "раствориться". Растворить материю и сгустить Дух - такова чистая эссенция, которую ныне жаждут пустые душевные колбы.
Скажи, я прав: ведь эта пустота -
И есть начало верного служенья,
И будет свет, и будет наполненье,
И вспыхнет роза на груди креста.
Когда слышишь эти строки - узнаешь: началось. В России начался алхимический рок. Значимость этого явления несравнимо перекрывает все внешние события, которые сегодня пока еще текут по инерции. Заговорила иная, внутренняя, мистическая Россия, Аnima Mundi, сбросившая, наконец, лягушачью чешую ублюдочной "самобытности". Сергей Калугин услышал зов ее великого ужаса, увидел открывшийся перед ней путь, вдохнул те стихии, что долго кипели в средневековых мастерских Европы; но, погаснув там, прорвались здесь со всей их волшебной силой. Здесь это одновременно ЕЩЕ и УЖЕ возможно. Песни и сонеты этого альбома (составляющие единую композицию) еще хранят в себе то, что уже не вмещается в нынешний осадочный мир. И потому их нельзя оценивать с позиций лишь мелодических и поэтических достоинств, хотя они более, чем несомненны. Каждое из этих произведений представляет собой явленную в символах саму Традицию, недоступную профаническим оценкам. И потому, если для попсовой критики этот компакт просто "запределен", то даже русской акустической школе, к которой профессионально принадлежит сам Калугин, его тоже трудно сравнивать с чем-то стилистически похожим. С чем вы сравните прямое, объективное, кристально ясное чувство Истины?
Nigredо, Работа в Черном, первая стадия алхимического Делания, - это решительный самостоятельный спуск в глубочайшие области Инфернального, к последним кругам Ада. Это - известный традиционный архетип, проявленный и в предании о нисхождении Христа в Ад ради искупления томящихся там, и в "пути бодхисаттвы" в буддизме, и в одной из важнейших миссий Арджуны в индусских мифах. Магический парадокс состоит в том, что такое - добровольное, а не навязанное извне - погружение в "нижние воды" до самого их "дна" означает именно очищение - от всего посредственного, "отмирного", "здешнего". Ведь великая Белизна Сакрального может быть увидена лишь в контрасте с предельной Чернотой Инферно, лишь сквозь нее, а никак не на фоне серых сумерек земной поверхности. Без этого личного нисхождения, познания и преодоления в себе всего "слишком человеческого", как раз и составляющего гравитационный "демонизм", не может быть подлинного освободительного подъема. И потому герои песен Калугина последовательно, шаг за шагом, пускаются в свой мрачный, неведомый, но обетованный Путь. Путь на Север, как говорится в первой песне. "Рассказ Короля-Ондатры о рыбной ловле в пятницу" - это мистерия Жертвы, первый и страшный шаг на этом Пути. Кельтская птица вольного язычества, библейский брат-Авель заклан своим братом-Каином во имя созерцания небесного "багрового витязя". Увидеть его можно лишь отведав Ихтуса, гностической христианской рыбы. А рыба может быть поймана лишь на птичий глаз. Так, жертва языческого брата оборачивается жертвой христианской души. И отныне она мертва. Шаг сделан. Но теперь
И не вздумайте дернуть крест-накрест рукой,
Вам же нравится пропасть - так рвитесь за мной!
Начинается "Танец Казановы", превращающий Путь в безумный, адский вальс "вдоль чертогов властителя века сего". Казанова, символ Dance Macabre, воплощает собой предел того, что пока еще дневное сознание идущего связывает с Адом, бездной, падением. Этот "изысканный труп" ведет свою партнершу - умершую душу - по кривым лабиринтам инфернальных пропастей в абсолютную ночь, сквозь "яростный рев похотливых валторн", "серный дым" и "куски обгорелого мяса". Но все это - не маневр, не расчет, не опыт. Чудовищная, развратная, дикая стихия взрывается пронзительным откровением - оказывается, это его любовь. Вы представляли земную любовь не такой? Тогда - ответьте Казанове - отчего же "вас манит витрина, где выставлен труп мой"?.. Лишь прошедший эту бешеную пляску оценит всю тонкость и плавность внезапного ночного перехода от нисхождения к восхождению.
Вверх, на взметнувшейся к звездам волне,
Что пролиться вовне не смогла,
Распадайся на взвесь и осадок!..
Это "Луна над Кармелем", структурно центральная композиция альбома. Исполненная близких автору испанских, католических мотивов и ритмов фламенко, эзотерически она представляет собой не что иное, как голос самого Гермеса - "психопомпа", проводника душ. И сумевшему дойти до него, не заблудившемуся в инфернальных глубинах, он открывает дальнейший Путь.
О, какими потерями, мальчик,
Ты шел к обретенью!
Беспощаден полет,
Как томительно-сладко бы было
Отдаться паденью,
Убежать, раствориться в животном тепле,
На века позабывши о Том,
Кто возлюблен,
Чей Лик - за покровами тьмы,
В ослепительном мраке...
Это "мрак, превысший света", как говорил Св. Дионисий Ареопагит... Но идущий, уставший от мрака, едва завидев свет, взыскует только его. И - верит, что обретает.
В свет, за отмеренный твари предел!
Обнажилась предмирная суть -
Ты есть Он, только Он изреченный.
Что же, это и есть славный конец Пути, Теозис? Нет, но уже, как кажется, дар различения - коль скоро свет теперь отделен от тьмы. Идущий уверен:
Я различаю сущности стихий,
Схлестнувшиеся в танце теургий,
И каждый миг являющие Сына.
Однако, уже там он с тревогой видит всю "призрачность" своего поспешного "разбега". И затем на него обрушивается последнее испытание, исполненное космического ужаса: светлая Луна над горой Кармель мгновенно сгорает, а мир заливается иным, но столь же "ослепительным мраком". "Восхождение Черной Луны" - это песня-отчаяние, песня-молитва, песня-исповедь на краю Обрыва, еще только что казавшегося Ступенью...
Я когда-то был молод - также, как ты,
Я ходил путем Солнца - также, как ты,
Я был светом и сутью - так же, как ты,
Я был частью потока - также, как ты.
Только здесь начинает вскрываться подлинная, глубинная сущность Nigredо: Ад вовсе не исчерпывается мрачной эстетикой Казановы, он - это "затопившее Вселенную пламя", присутствующее везде, скрыться от которого нет надежды ни у одной "слабой персти праха". Это яростный Божественный Лик, являющийся как антитеза Его благостному Лику - для того, кому Он не дал и кто "не принял дороги иной".
И в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мертвого чувства предельной вины, -
вот главный вывод, великий, милостивый, освободительный дар Божественной ярости.
Получивший его видит "мертвую свастику" - символ конца этого давно уже по инерции вращающегося мира, нескончаемой тюрьмы для тех, кто считает себя невинными и кому есть что в нем терять. Эта "мертвая свастика" висит в небе орлом - знаком возврата к птичьему состоянию, но не тому, которым было пожертвовано, а - уже огненному и преображенному. И возвращаясь к нему, а точнее - открывая его вновь, идущий сам готовит "время Огня в небесах", время своей возлюбленной Смерти. Последний сонет весь исполнен этого томительного ожидания...
"Радость моя", последняя композиция альбома, как бы "нарушает" симметрию чередования в нем песен и сонетов. Это девятая песня, а девять, как известно, важнейшее инициатическое, "освобождающее" число. Столько дней висел Один на древе Иггдразиль, пока не узнал всех тайн мироздания, не перевел виртуальное в эффективное. "Мертвое чувство предельной вины" сменяется здесь, наконец, радостью от того, что последнее пред-инициатическое испытание успешно пройдено. Перед выдержавшим его героем открывается реальность чистого Духа, "беспредельная и страшная свобода" - от того замкнутого психофизического ничтожества, которое здесь принимается за жизнь и еще именуется "прекрасным". "Ничего нет прекраснее Смерти!" - отвечает герой этому миру, решительно срывая с него покрывало Изиды. Пожалуй, в русском спиритуальном роке такая "экстериоризация" случилась впервые. Если БГ хорошо умеет лишь вопрошать об этом ("будем ли мы тем, что мы есть, когда пройдет боль?"), а Цой отвечал как героический романтик (своей постоянной темой "зова-ухода"); если Кинчев любит энергию "чеканных формулировок" ("живым это лишь остановка в пути, мертвым - дом"), а Бутусов - таинственные сомнения ("Утро Полины"), то Калугин в этой песне вскрыл экзистенцию самой "точки перехода" - инициатического свершения как такового. Смерть боли, рассветная легкость и стремительный полет в Вечность сквозь центр небесной "круговерти"... (Впрочем, пересказывать эту песню нелепо - ее надо слушать. Всем, кроме непонятливых и слабонервных, кому она ненароком может "вставить" до буквальной и слепой танатофилии.)
...Плоть растворена. Сгущается Дух. И душа посвященного, омытая и навсегда освобожденная от теплой "мерзости запустения", устремляется по райским рекам к Полюсу coincidentia oppositorum - точке космической встречи Огня и Льда. Где, в немыслимом величии "ледяного сияния", ось их вечной земной битвы на миг пересекается с неземным лучом их Вечной Любви... И только здесь, "на груди креста" - "мертвой свастики" - рождается новая роза... Мэтр Головин, следуя алхимикам Запада, считает это Северное Сияние, Аurore Borealе, символом перехода от Nigredo к Аlbedо, к Работе в Белом.
Albedо - это уже Рождение... От светового, Солнечного начала и - апогея Черной Луны, как от двух змей Кадуцея. Рождение Того, что превыше их обоих, что ведомо Святым Духом к одному Ему ведомым горизонтам реальности, и даже за их пределы. Туда, где уже нет ни "сводов времени", ни "клетей миров"... И это - не просто "новое рождение", не стихийное плодородие, не "каждый миг", но - всегда единственное, триумфальное и решающее Рождение По Ту Сторону. Пока еще только Рождение... О дальнейшем же пути Делания уместно будет умолчать, ибо слова для описания Rubedо, Работы в Красном, приносящей Сокровище Всех Сокровищ, уже отсутствуют в бедном лексиконе "последних людей". Пусть себе и дальше мычат, "как обставить им свой бред" (Янка)... А суфлеры, любители пустых амальгам, пусть и дальше мечут перед ними свой аллегорический бисер. Даже Ангелы, если бы ведали Тайну Последней Трансмутации, не были бы уже Ангелами... "Выход - Рождение, Вход - Смерть", - учили даосы, алхимики Востока. Для того, чтобы выйти, необходимо войти. Сергей Калугин как никто до него ясно указывает этот Вход. Он - в ледяном сиянии ваших глаз. Вы его не замечаете?
