С культовым музыкантом Сергеем Калугиным беседуют редактор журнала "ИNАЧЕ" Вадим Штепа, ведущий телекомпании "НИКА Плюс" Егор Шилов и творческий лидер Карельского молодежного движения "Лебедь" Денис Туманов.
В.Ш.: Сергей, у меня ощущение такое, что с 94 года, когда вышел “Нигредо”,
уже сменилось несколько эпох. Культурных, социальных, каких угодно. Причем
эта смена шла все быстрее, пока не полетели какие-то "шестеренки" и всё
не остановилось в какой-то бесформенной одновременности. Времена, как Чиж
поет, "изменились вконец". Какие-то стили, которые еще несколько лет назад,
казалось, складывались как нечто оригинальное, теперь стремительно смешиваются
в один общий "ремикс". Границы между роком, попсой, техно, рэйвом и проч.
сменяются малозначительными нюансами. И вот в этой связи, по-моему, очень
проблематично сделать какой-то новый цельный альбом на твоем уровне, на
уровне того же "Нигредо" - единого произведения по духу и тональности.
Ты и сам, наверное, это чувствуешь по тому, насколь различаются между собой
твои "пост-нигредовские" вещи. Я, например, не представляю в одном альбоме,
скажем, “Весну” и “Туркестанский экспресс”...
С.К.: Я тоже. Хотя была идея учинить в “Экспрессе” такую инструментовку
(бешеное количество этники, перкуссия вместо барабанов и т.п.), что никто
и не осознал бы минорно-бугиевую основу. Но все равно - трудно это сопрягается...
Действительно, сейчас для меня это большая проблема. В последнее время
я написал такую кучу совершенно разноплановых вещей, которые реально не
втискиваются в единую концепцию, характерную для альбома. А поскольку альбом
- это сложившийся способ коммуникации между художником и слушателем, то
как эту проблему решать - пока не знаю...
В.Ш.: А может быть вообще - время альбомов ушло? Посмотри на наших "рок-монстров"
- почти у каждого сплошь ремиксы старых вещей - чтобы хоть как-то "склеить"
новые альбомы. Наверное, уже времени на создание чего-то нового и целостного
не остается... И тогда остается или тешить публику консервами из того,
что когда-то было плодами, или послать ее и сосредоточиться на тех - очень
разных! - голосах, что сквозь тебя сегодня говорят. Последнее, на мой взгляд,
интереснее и перспективнее.
С.К.: Не имеешь ли ты в виду, что наступает время возвращения к средневековью,
когда ничего не фиксировалось и художественный акт имел место только здесь
и сейчас - а значит в вечности? То есть, что следует выбить все эти искусственные
подпорки - записи, пленки, компакты - так?
В.Ш.: Ну это было бы идеалом - абсолютно живое творчество, прямой контакт.
Но к сожалению, как Кинчев однажды сказал мне в беседе
- “мы живем в век магнитофонов, телевизоров и прочих сатанинских приблуд”...
Так что вместо постоянного открытия нового какая-то "консервация", видимо,
неизбежна. Но у тебя более выигрышная позиция - ты более озабочен творчеством
и его представлением на живых концертах, чем желанием всё это "сгущать"
в какой-то фиксированный "осадок"...
Д.Т.: Я все же позволю себе не согласиться насчет "конца альбомов". Я
не верю, Сергей, что у тебя после "Нигредо" не возникала мысль о написании
нового, концептуально единого альбома. "Альбедо", например. Название так
и просится.
С.К.: Мысль об альбоме возникала конечно. Даже были наметки, но пока
я не справился. Пока не вижу четко, настолько, чтобы можно было сесть и
писать тексты. Идея носит кодовое название ”Плавание Рупрехта” и в альбоме
с этим названием все песни, как в сагах, будут именоваться: Рождение Р.,
Возвышение Р., Смех Рупрехта, Падение и т.д. Так что мысль есть - дело
за малым - сесть и сделать... Что касается “Альбедо” - устал объяснять,
что альбома с таким названием не будет. Для меня алхимия - лишь один из
возможных языков, и на данный момент я с ним наигрался. Может когда и вернусь
к нему - не знаю.
Д.Т.: Энергетика твоих песен невероятно мощна, а у кого-то даже способна
сорвать башню. Знаешь, конечно, суицидальные случаи с фанами западных идолов
типа JUDAS PRIEST и пр. Бывало ли такое с кем-то из твоих поклонников?
С.К.: Такая история (по крайней мере одна) имела место. Но человек, застрелившийся
после “Радости”, - всю жизнь искал смерти: его пронесло через все войны
последних лет (Абхазия, Приднестровье и т.д.) и что тут сказать... “Государыня,
если ты хотела врагов - кто же тебе смел отказать?” Высокие энергии - опасная
вещь, они могут вынести в космос, но они же могут тебя убить, если ты не
работаешь с собственным пониманием.
Д.Т.: Конечно, у человека, прошедшего войну, психология обычно обострена...
Но разве припев “Ничего нет прекраснее смерти“ уже сам по себе не подразумевает
определенного исхода?
С.К.: Конечно нет. Это нормальная христианская жизнеутверждающая фраза.
Христиан пораженные язычники в первые века н.э. называли “влюбленными в
смерть”. Сейчас это сознание выхолощено, но его нужно воскрешать. Христианин
влюблен в жизнь, но он влюблен - через смерть. Смерть - единственный ключ
к подлинной жизни, и испугавшийся поднять этот ключ получает вместо жизни
- смерть. Увы, но большинство тех, кто кажется нам живущими - на деле мертвы.
(Общая задумчивость.)
В.Ш.: Интересно, что Пелевин, не считающий себя христианином, в рассказе
“Синий фонарь” утверждает то же самое... Всё это правильно. Но как быть
с теми, для кого эта тонкая разница неощутима, кто за любовью к смерти
не видит ничего более брутальной танатофилии? Слова-то звучат одинаково...
С.К.: ... Но "шарик шарику рознь" (Мэри Поппинс). Иногда люди заигрываются,
а иногда им и впрямь настолько х.ёво... Иногда и правда, хотят проснуться,
а как это сделать - не знают, вернее им лень. Лень подумать. А бывают случаи
совсем страшные. А бывает - люди делают это от страха смерти, как ни странно.Я
не знаю - только надеюсь, что Господь дает кресты посильные...
В.Ш.: Конечно, кресты разные. Но знаешь, как раз в связи с этим - меня
несколько удивляет случившаяся перемена самого твоего способа восприятия
сакральных вещей. Поясню. Вот если в "Нигредо" чувствуется определенное
"активное начало", этакое "эволианство" в отношении к Божественному, личностное
его освоение, оттого и ужас такого прямого контакта; то в новых вещах -
обращение к Богу как вышестоящему началу, какая-то "страдательность", но
не "субъектность".
С.К.: Если ты говоришь о взаимоотношениях типа "Руку, Мастер! Мы можем
лететь...", то знаешь, тут не совсем известно, кто к кому обращается. Параллель
подобным взаимоотношениям - диалог, вернее монолог психопомпа из "Луны
над Кармелем". Это диалог между субъектом и его богоподобностью, которая
еще не реализована, но реализуется. Вообще диалог есть там, где Запредельное
уже адаптировано как проявление твоей собственной богоподобности
(а иначе и Запредельное не воспримешь в принципе - рецепторов нет). Так
что разница несущественная - монолог или диалог - это в принципе одно,
рассматриваются чуть разные аспекты одной проблемы.
В.Ш.: Я имел в виду несколько иное - сам принцип "духовной агрессии"
Божественного субъекта на неодухотворенную реальность. Если в "Нигредо"
он чувствуется ("Мир припал на брюхо как волк в кустах"), то затем его
сменяет апелляция к Богу как внешнему и мольба к нему о "Ночи защиты"...
С.К.: Э, нет. В "Ночи защиты" идет обращение не к Богу, а к ближнему.
"Никогда не искал за пределом себя, но сегодня мне нужно, чтоб рядом был
кто-то другой." Просто герой был самодостаточен, но впервые познал то,
что аскетика именует "немощью". И собственных запасов Силы у него нет,
не хватает для движения к Свободе. Нужна помощь. И в этом смысле да, именно
в этой песне речь идет о заимствовании, об опыте "немощи", нищеты пред
Богом, но в "Гимне" этого нет, в "Гимне" есть лишь момент осознания иерархии,
а согласись, иерархия - это другое.
В.Ш.: Но ведь христианское "обожение" не подразумевает никакой "иерархии".
Оно либо есть, либо увы... Иерархия необходима лишь в случае посвятительной
организации - церкви, ордена и т.д., да и то - она не "устанавливается", а возникает сама, когда
"всем всё ясно", то есть это вещь объективная. Но вот иерархическое дистанцирование
Бога от себя (пусть даже "вверх") - это, мне кажется, уже отступление...
С.К.: Я думаю, что это те самые стороны одной медали, равновесие между
которыми необходимо. Обретение Бога в себе без чувства иерархии приводит
к произволу, и как следствие - к отпадению от Бога (Ницше и т.д.) Но и
чувство иерархии без личного Богообретения - это платформа профанической
"религиозности", искренней и чистой, но беспонтовой, никуда не приводящей,
точнее приводящей к краху всех своих дурацких представлений о жизни.
Е.Ш.: У меня вопрос как раз "о жизни". (Общее оживление.) Сергей,
как ты переживаешь очевидный контраст между твоим творчеством и нашим безумным
временем, занятым почти исключительно зарабатыванием бабок?
С.К.: Для меня творчество - это как раз способ противостояния всей этой
мути.
Е.Ш.: Но не мешает ли собственно творчеству это ощущение противостояния,
какой-то борьбы?
С.К.: А это не значит, что я привношу в творчество какое-то "ощущение
борьбы". Это просто особая форма жизни, которая противостоит окружающему
просто в силу своего существования. То есть я не напрягаюсь, не устремляю
рога против какого-то абстрактного врага, а просто пытаюсь существовать
альтернативно этому господствующему настроению.
Е.Ш.: А бывают моменты, когда хочется всё бросить, поплыть по течению?
С.К.: Да нет, знаешь, все-таки дожил уже до 31 года, всё уже сложилось,
поздно уже это менять.
Е.Ш.: Существует ли сейчас музыкальный андеграунд как явление и относишь
ли ты себя к нему? И, если уместен такой вопрос, какое место в нем занимаешь?
С.К.: Знаешь, андеграунд сейчас - это огромное количество практически
не пересекающихся творческих общностей. (Хотя само слово "андеграунд" мне
не очень нравится, но оно, видимо, прижилось.) Среди них есть и такая,
где людям интересно то, что я играю. А вообще есть некий рубеж, о нем Цветаева
хорошо сказала, за которым я не отделяю того, что я делаю, от того, что
делают другие художники. Есть определенная среда, где ты начинаешь чувствовать
родственность своих творческих интересов с интересами окружающих тебя людей
и перестаешь отделять себя от них. Так что, наверное, я перешел этот рубеж,
обретя людей, о которых могу сказать, что их успехи - мои успехи, их провалы
- мои провалы. И это чувство принадлежности к одному "клану" дает ощущение
значимости того, что я делаю. Но внутри самого этого "клана" какая-то иерархия
уже не имеет смысла - имеет смысл лишь творчество. Или событие состоялось
- или не состоялось.
Е.Ш.: К какой музыкальной, поэтической традиции ты мог бы причислить
свое творчество?
С.К.: Черт его знает! Однажды я назвал то, что я делаю, "искусством нового
синтеза".
Е.Ш.: ???
С.К.: На мой взгляд, это то, что приходит за постмодернизмом, у которого
есть вся палитра мировой культуры, но нет ощущения, зачем всё это нужно.
А вот сейчас появляются люди с достаточно серьёзным религиозным сознанием
(и я один из них), которые также легко оперируют самыми различными культурными
пластами, но при этом нанизывают их на какой-то очевидный духовный центр.
И вот отсюда мое обращение к средневековой культуре, к класической культуре,
к романтизму и т.д. Ну а последнее время я испытываю некое тяготение к
простым формам, к рок-н-роллу, при этом стараясь вкладывать в них более
серьёзное содержание, религиозное, например.
Е.Ш.: А сама такая религиозность не является ли какой-то "постмодернистской"?
С.К.: Нет, я вполне традиционный православный христианин. Правда, не
свихнувшийся, а то сейчас бывает даже модно сходить с ума по этому поводу,
крестясь на каждый столб и т.д. Для меня православие является не шорами,
а той основой, почвой, из которой вырастает дерево, а крона его может обнимать
весь мир, со всеми его культурами.
Е.Ш.: То есть таких религиозных метаний, как у Гребенщикова, ты не испытывал?
С.К.: Желания сбежать в буддизм, что ли? Испытывал, но преодолел. Понимаешь,
в буддизм хочется убежать от проблем, которые существуют внутри православия,
в том числе и богословского характера. Потому что с богословием сейчас
у нас хреново, кучу современных реалий православная церковь просто игнорирует
и знать не желает, а буддизм с этим как раз очень хорошо работает. Но в
конечном счете побег от проблем ничего не дает, и это иллюзия, что там
их нет. Там тоже своих проблем навалом.
Е.Ш.: Удивительного и в нашей жизни хватает. Я в какой-то московской
газете недавно видел твою фотографию в обнимку с... Горбачёвым.
С.К.: А, это в "Новой газете" дело было. Звонит мне Щекочихин - он писал
обо мне еще в 1984 году, когда я панком был. Спрашивает: "Коньяку выпить
хочешь?" Я: "Хочу!" Он говорит: "Приходи, у нас Горбачёв будет". Я заявляюсь
в редакцию и попадаю в компанию экс-панков, экс-хиппи, экс-металлистов
и прочих неформалов 80-х, окружающих доброго дядю Горби. Не буду вас утомлять
пересказом вопросов, которые я ему там грозно задавал, и его известных
ответов, но было очень душевно. Коньяк был выпит, бутерброды съедены и
сделана фотография, на которой расчувствовавшийся Михаил Сергеевич обнимает
"детей перестройки".
Д.Т.: Скажи, а можно себе представить так лет через пять твою фотографию
подобной встречи с Ельциным?
С.К.: С Ельциным - нет. Категорически!.. Быть может, как-нибудь пообщался
бы еще только с одним политиком - и вы его знаете. (Общее знание.)
В.Ш.: Кстати, ты сейчас, после карельских концертов (надеюсь, именно
они тебя вдохновили), решил побольше поездить с гитарой по стране. Можешь
ли ты сказать, что и Россия выходит из своего состояния "Нигредо"?
С.К.: Очень на это надеюсь. По крайней мере, на Севере чувствуется какой-то
светлый покой, спокойная уверенность. В Москве, конечно, ошаление продолжается,
но то, что страна его изживает - это радует.