- Многие считают твои песни излишне перегруженными сложной символикой, труднопонимаемыми. Насколько ты считаешь их адаптированными к восприятию среднего слушателя?
- Если я о чём и не задумываюсь в этой жизни, так это о восприятии среднего слушателя - мне абсолютно все равно. Могу сказать, что в песнях периода "Nigredo" и некоторое время после всё действительно построено на сложных символических рядах. Я не отказывался от этого и дальше, просто символы стали менее зашифрованы, более адаптированы, хотя у меня до сих пор всё из них, собственно, и состоит.
Я ставил перед собой простую задачу: максимально адекватно отразить некоторые внутренние процессы, что и получалось через некие ассоциативные цепочки. Если бы это можно было сказать простым незамороченным языком – я бы совершенно четко это сделал. Целенаправленно я ни над кем не глумился и в том, что делал, был честен.
– Можно как-то очертить рамки направления, в котором работаешь?
– Пока писал большие баллады, предпочитал называть их искусством нового синтеза. Смысл термина следующий: в течение долгих веков, вплоть до позднего средневековья, существовала некая цельная культура. В эпоху Возрождения она взорвалась и начала крутиться мелкими завитками – сначала перешла в барокко, затем, через классицизм, – в романтизм, последние завитки – модерн. Потом уже начался распад на атомарный уровень, когда пошли всякие авангардизмы, конструктивизмы и так далее. Всё это закончилось ташизмом, когда просто ляпали краски на холст, и постмодерном, когда остались лишь осколки предыдущих культур и люди хаотично их перемешивали, не зная, что с ними делать, потому что всё уже раздолбали и растоптали.
Мне кажется, объективное требование времени – осознание того, что пришла пора именно нового синтеза: брать весь объём мировой культуры и не бессмысленно с ним играть, как делают постмодернисты, а создавать некую новую цельность на религиозном стержне, чем, собственно, всегда и занималось искусство. Поэтому я именно так и называл то, что делаю.
Последнее время моя игра со стилями включает в себя и многие современные, в том числе всевозможные блюзики, джазики и так далее. Поэтому до конца упираться в этот новый синтез для меня не совсем правомочно: я сам не совсем понимаю, что со мной происходит.
– Ты упомянул о религиозности искусства...
– Конфессионально я православный христианин, но не свихнувшийся на этой почве человек. Вслед за Борхесом могу сказать, что "моя традиция – всё мироздание". Я открыт к восприятию иных культур, и это нормально.
- Реклама твоих концертов часто публикуется в радикальных и даже экстремистских изданиях.
– Просто существует определенный культурный пласт, который фашистской интеллектуальной элитой узурпирован, а помимо них это мало кому интересно. Если назвать такие вещи как алхимия, сакральная география, геральдика и так далее, то, кроме них, этим занимался разве что Гребенщиков. Наверное, мало кто заметил, но в одном из его клипов появляется свастика – когда он сидит на фоне стены, на которой нарисована какая-то митьковская совершенно баба с хвостом русалки и висит буддийский флажок с красной свастикой. Естественно, свастика у Гребенщикова и свастика у фашистов используются по разному поводу, но тем не менее это две вещи, которые выросли из одного корня.
Соответственно, такая реакция на меня фашистов совершенно понятна. Я оперирую культурными пластами, которые им знакомы. Другое дело, что они не "врубаются" сами в то, с чем имеют дело. Иначе они и фашистами, собственно говоря, не были бы. Они видят знакомые символы, видят отсылки к знакомым авторам и соответственно реагируют: у меня на обложке "Nigredo" тоже ведь свастика нарисована. Собственно говоря, фашизм – некая извращённая попытка восстановить древнюю нормальную цивилизацию, потому что современной цивилизацией категорически не учитываются потребности человека, которые в нём реально заложены: потребность в иерархии, потребность в служении, потребность в чувстве долга и чести. Основная проблема, как мне кажется, в отсутствии религии. Религиозное сознание разрушено тремя веками просвещения, и некий подлинный импульс не может попасть на своё место.
Вся трагедия в том, что утрачена подлинная религия, и все формы, все попытки организации человеческого бытия вне этого – обречены на провал. Будь то попытки коммунистические, фашистские или современная масонская утопия с "мировым порядком" – на мой взгляд, такая же ерунда, как и две другие, просто именно эта ложь сейчас доминирует, и поэтому многие её видят. Это ситуация падшего мира. Это трагедия.
- Весь мир - бардак, все женщины - нехорошие, а солнце - скоро погаснет?
– Конечно, нет. Очень многое зависит от того, какими глазами ты на всё это смотришь. То, что для нерелигиозного человека представляется кошмаром, для человека религиозного – детские игрушки.
– Можно как-то охарактеризовать ту нишу, которую ты сейчас занимаешь? Вообще, на твой взгляд, существует на сегодня грань между шоу-бизнесом и андеграундом?
– Грань несомненная – внутренняя честность. В какой-то момент у меня были утопии, вынесенные из детства: мерещились большие площадки. В конечном счёте я упёрся в то, что при теперешней ситуации это невозможно: ты доходишь до опредёленного уровня, и дальше начинается совершенно подонский мир. Либо ты в него ныряешь и начинаешь крутиться по его законам, либо ты этого не делаешь. Собственно, здесь и проходит грань: купить себе за 2000 долларов сто эфиров на МузТV или этого не делать? К тому же, стоят барьеры, смысл которых – не подпустить, потому что вся эта сволочь попсовая не только покупает себе эфир, но и покупает право не подпускать к эфиру других людей. Смысл этого хорошо понятен: бОльшая часть населения инертна, но тем не менее неким внутренним ощущением многие могут отличить нечто подлинное от фуфла, которое им "впаривают". Но пока им беспрепятственно "впаривают" фуфло, они его и глотают.
– То есть ты считаешь, что нынешнее опопсение телевидения и радио – явление искусственное и не адекватное реальному потребительскому спросу?
– Категорически не адекватное, потому что – ещё раз говорю! – бОльшая часть людей инертна. Как-то Алексей Дидуров* пригласил в Останкино "Прах Шакалла"**, меня и ещё кого-то – хотел по телевизору нас показать. Там шёл какой-то подонский концерт: полная дрянь происходит на сцене, полный зал сидит и люди – я посмотрел в этот зал – зомби полные, совершенно непонятно, зачем они сюда пришли, поскольку их сознание спит и душа их в происходящем участия не принимает.
Нас постоянно сдвигали в самый конец, я в итоге так и не спел, зато последним номером вышел "Прах Шакалла". Как они долбанули там свои "Танцы с дикими зверями, чехарда на минном поле"! Весь зал замер на выдохе, все проснулись, посмотрели, наконец, друг на друга, и овация была страшнейшая! Организатор концерта в ужасе метался потом: "Что вы сделали?! Вы всё сломали!"
Но это бесы на самом деле. Те, кто устраивает такие концерты, те, кто выступает на них, – просто бесы. Которые жрут энергию и деньги других людей, жрут их силы. Конечно, Саша Прахов вышел и всё это разметал. И зал проснулся. То же самое происходит в более глобальных масштабах. Люди спят, они порабощены всей этой чертовщиной. Если выйти и долбануть – все эти бесовские козни разлетятся. Неспящих, к сожалению, очень немного.
– Иными словами, ты полагаешь, что если Сергея Калугина крутить каждый день по ОРТ, то он раз в неделю будет собирать "горбушку"?
– Легко. Я помню, как у меня был эфир в передаче "Антропология" Дмитрия Диброва за несколько дней до концерта в ЦДХ. Случился переаншлаг: в 600-местный зал набилось около тысячи человек, и ещё огромная толпа стояла возле входа. Что показательно, в зале были те, кто к рок-н-ролльной жизни не имеет никакого отношения и совершенно не знает, что там творится. Пришли люди, просто включившие "Антропологию" в тот вечер, – обычные москвичи. Им это нужно было – вот так вот! позарез! Но им, как правило, негде узнать о подобных концертах.
– Послушал альбом "Оглашённые, изыдите", и у меня осталось впечатление, что звучание специально подобрано так, чтобы ни у кого и мысли не возникло крутить эти песни по радио.
– Мы вообще не задумывались, насколько форматно или неформатно всё у нас получается. Просто старались сделать максимально хорошо. Если наше "хорошо" не совпадает с форматом – тем хуже для формата. Если мы его изменим, тогда он изменится. Причём, когда я говорю "мы", то имею в виду не только группу "Оргия Праведников". Формат – это миф. Точно такой же, как коммунизм или либерализм. С мифом можно бороться только выдвижением нового, более мощного мифа. Если это осуществится, если новый миф придет, то существующий на данный момент формат будет сметён. Для этого нужно иметь десять жил на спине. Но мы попробуем что-то сделать.
– В судьбу ты веришь? Не видишь ничего мистического в том, что познакомился с Юрой Руслановым и группой "Артель", которые согласились играть твои песни, и появилась группа "Оргия Праведников"?
– Я верю не в судьбу, а в Промысел. Поэтому мистическим для меня является вообще всё.
– Ты всё больше отгораживаешься от акустики, и многие поклонники этим недовольны. Они разделились на тех, кто принимает твои поиски нового звучания, и тех, кто считает их заблуждением.
– Сам я вместе с теми, кто считает, что "Оргия Праведников" гораздо круче того, что было раньше. Дело в том, что произошла некая аберрация. Лёша-гитарист придумал определение тому стилю, который я играю один в акустике. Он сказал, что это бард-н-хэви. В силу специфики акустического звучания, большое количество людей, привыкших к совсем другой музыке, стали трактовать меня как человека их лагеря, которым я никогда не являлся. Хотя с акустической гитарой я выступал только потому, что не мог найти музыкантов, с которыми моё творчество было бы адекватно отражено. Я понимаю сегодняшние претензии: когда вещь звучит в акустике – это голый скелет, не обросший мясом. Мы предлагаем свою трактовку – и получается, что, в отличие от акустики, когда у каждого в голове слышится своё, она получается одна-единственная. Кто-то сочтёт это огрублением. Я же, напротив, считаю, что это – утончение. Мы даём душе плоть. И пусть она в некотором роде душу ограничивает, я думаю, в конечном счёте всё устаканится. Проблема в том, что люди очень инертны и консервативны, поэтому с трудом воспринимают всякое новое движение.
- И каким видишь будущее тех, кто поднялся на уровень культовой популярности, но не хочет лезть в шоу-бизнес?
– Совершенно диким образом это зависит от того, что у нас будет твориться в этой чёртовой власти, где достаточно оказаться одному-единственному человеку, которого интересует что-то помимо собственного кармана, как весь этот карточный домик рухнет, а потом, соответственно, то же самое произойдет и в культуре. Если же этого не случится, то всё будет так, как есть, и лет через десять нам начнут посвящать программы на канале "Культура". И мы ещё всех заколебём таким образом.
А если произойдут какие-то позитивные перемены, то есть возможность... Ну, почти встать в полный рост. Тогда культура стала бы культурой. Но мы на этот новый Вудсток, наверное, не попадём, – уже чисто по возрасту. Я думаю, это будет делать уже следующее поколение, а наша функция – держать зажжённым фонарь во время темноты.
– А как быть с тем, что народ заслуживает то правительство, которое имеет? Неужели высказанное только что мнение не кажется тебе наивным?
– Знаешь, сейчас кругом все такие прожжённые, что только наивность и имеет хоть какой-то шанс – просто на контрасте.
Анатолий Обыдёнкин, 2003 г.
Из книги "Произвольная космонавтика. Время колокольчиков, version 2.0"
|
