Первое интервью Сергея Калугина в "Завтра" появилось еще семь лет назад. Сделано оно было на волне популярности альбома "Nigredo", ставшего знаковым в отечественной музыке девяностых. В том же 99-м году Калугин начал экспериментировать с электрическим звучанием, выступать совместно с группой "Артель", вызвав непонимание у значительной части своих прежних поклонников. Затем состав обрел название "Оргия праведников", вызывающее ассоциации с травматическими поисками истины в "последние времена". Хотя "оргия" может быть прочитана и как "ургия", то есть делание.
Сергей Калугин: Мы рассматриваем себя как явление современной русской культуры постпетровской эпохи, точно такое же (не сопоставляя масштабы), как в свое время Александр Сергеевич Пушкин. Так "Rammstein" действует в русле немецкой традиции. Так классическая "Metallica" — это ковбойские песни на новом этапе.
Допетровскую эпоху я не беру, ибо практически не знаю. В свое время традиция — культурная, религиозная, этическая — была прервана. К ней возможны апелляции, в том числе и убедительные, как это делает, например, Инна Желанная. Но у меня нет чувства уродненности в этой традиции, она для меня достаточно экзотична. Петр сломал русскую национальную культуру и вместо нее внес культуру европейскую. Она толком в России не укоренилась. В результате образованная часть населения с европейской культурой являлась интеллектуальной головой нации, пребывающей в архаической аутентично-национальной культуре. У многих художников и писателей возникало ощущение такой выброшенности с духовной родины и стон: "Домой, в Италию".
Кто-то сказал, что русская литература первой половины девятнадцатого века напоминает перевод с неизвестного европейского оригинала. Вспомним у Пушкина — сплошные "из Гете", "из Байрона". Пушкин переносил их творческие открытия на нашу почву, формируя русский литературный язык. Феномен раскрытости русской культуры всевозможным традициям идет отсюда. Постпетровская традиция и заключается в том, что художник открыт всем традициям — сплавляет и переплавляет их в своем творчестве. Этим и мы заняты.
Я очень долго не любил Петра, но потом понял, что рай на земле — это воспитываться в царскосельском лицее. Надо отдать Петру должное, он восстановил воинский тип цивилизации, который продержался двести лет.
В двадцатом веке произошли грандиозные потрясения, новые разрывы. Возьмем несколько грубую кулинарную аналогию. Представим советскую столовую, где подают серые тефтели с морковным соусом. (Хотя, если честно, я по той кухне испытываю некую ностальгию). Внезапно внутри этой столовой взорвалась бомба с дерьмом. В образовавшихся условиях "Оргия Праведников" пытается заниматься высокой кухней и предполагает, что парная телятина лучше оттенит вкус "Шабли" 68-го года, нежели бараньи почки, выдержанные в мадере. Народ на вкус котлету от дерьма отличить не может, а мы такой фигней занимаемся.
Сегодня национальной культурой у нас являются Пугачева с Киркоровым, Борис Моисеев, Михаил Круг. Но, по моему глубокому убеждению, не стоит жить для серых тефтелей или дерьма, тем паче есть их. Нужно растить виноград, делать из него вино, радоваться вину. Это не аристократическая блажь или чушь. Сальвадор Дали на эту тему говорил: "Дело не в том, что я хороший художник; дело в том, что остальные еще хуже".
Дали был нормальный возрожденческий художник, который был вынужден рисовать то, с чем он сталкивался. Кругом сплошной Кандинский, а он в академической технике что-то делает. Это был большой вызов. Дали — это судьба академиста в чудовищных нечеловеческих условиях. Так же Шнитке — это Бах, если бы тот жил в двадцатом веке. Тот же тип, масштаб таланта, подход, видение — просто окружающие условия таковы, что нужны иные звуки.
Сначала появился диск "Оглашенные, изыдите", вызвавший противоречивые, вплоть до издевательских, отзывы. Однако Калугин сотоварищи упрямо двигались своим путем, превратившись за эти годы в подлинный коллектив единомышленников, в своеобразный "религиозно-философский монашеско-рыцарский орден" и, открыв иные пространства, получили тысячи новых поклонников.
Сейчас, когда новая волна тяжелой музыки всё затопила, стало понятно, насколько могучие в ней крылись потенции. Еще лет семь назад действительно в сознании большинства тяжелая музыка была музыкой пэтэушников. Особенно в сознании зрелых людей, которые когда в детстве слушали "Rainbow" и "Deep Purple", а потом типа "выросли". "Rainbow" — и в правду, детская музыка, но годы-то шли. Как музыканты мы были в курсе того, что творится на Западе, и прекрасно знали, что рок вырос. А лично для меня рок и тяжелый рок всегда были синонимами. Не вижу смысла в каком-то легком "рочке". В России же рока как такового вообще нет, есть бит. Вот БГ играет что-то вроде бит-шансона и делает это абсолютно гениально. Рок у нас играют только "Алиса" и "Ва-банкъ". Еще про "Кино" можно сказать, что они играли рок. Я не беру бесконечное количество тяжелых групп, калькирующих западные образцы — это отдельный мир, который мне во многом понятен и близок, как и мир так называемого русского рока, который точнее было бы назвать русским битом. Разграничение здесь чисто стилистическое. У нас очень любят путать этику и эстетику. Берут рок как понятие этическое, как синоним всего честного в искусстве, и противопоставляют его поп-музыке, то есть эстетическому понятию. Или наоборот этическое понятие "попса" как синоним халтуры сравнивают с эстетическим понятием рока. На этом строится огромное число бесполезных диспутов, когда одни про Фому, другие про Ерему. Когда мы говорим "русский рок", то подразумеваемый этический ориентир: достойные художники играют честную музыку с честными текстами. Но это может быть все, что угодно — городской романс, традиционный бит в духе "Битлз" или "новая волна".
Я беру понятие рока эстетически, как набор определенных музыкальных приемов. В этом плане даже песня, исполняемая Софией Ротару, может оказаться тяжелым роком. И такие случаи формально бывали.
Главная моя мысль — рок-музыка выросла. Из музыки подростков она превратилась в очень серьезную высокую культуру. И тяжелого рока это касается в первую очередь. Группа "Sepultura" умудрилась в своем творчестве соединить все ценное, что было в национальной бразильской культуре с тяжелом роком. Фактически они разбудили древних богов. Или "Rammstein", который объединил в своем творчестве все яркое, что было в немецкой культуре на протяжении многих веков. Здесь и немецкие романтики, и театр Бертольда Брехта, и народная песня со всем ее примитивным мелосом, и культура Третьего Рейха, и евродиско, которым немцы были славны, и электронная музыка, начиная с "Kraftwerk", и немецкий металл типа "Accept", здесь же, наконец, и омерзительная немецкая порнуха. Получилось, на мой взгляд, очень высокое искусство. Хотя формально это "всего лишь" тяжелая группа. Очень взрослую и серьезную музыку играет "Red Hot Chilly Peppers" — на стыке индейской, негритянской и белой традиции. "Мuse" — просто гениальная музыка, потрясает меня не меньше, чем Моцарт или Бах. "Мuse" взяли традиции французского шансона и внесли его в рок-музыку. Они стали играть тяжелое танго и тяжелый шансон. Плюс очень насыщенные прогрессивные аранжировки. И все пронизано апокалиптическими нотками. Вот где подлинный апокалипсис, а совсем не у "Death in june", которые, по-моему, вообще не музыканты и играют пошлятину. Сидит чувак, тыкает пальцем в клавиши, которые не попадают одни в другие. Банальная музыка на которую прописаны идеологически выверенные тексты.
Многие калугинские идеи, формулы, начиная от мировоззренческих и до чисто музыкальных, вызывают во мне как минимум несогласие, но высказаны они ярким, наполненным человеком. Калугин говорит как "по-писаному", но при этом очевидно, что огромные пласты информации, знаний препарированы, осмыслены по-своему. Он — крайне интересный интерпретатор истории, культуры, музыки, умеющий неожиданно высветить, казалось бы, всем известные вещи.
Сергей Калугин: Если мы не занимались бы музыкой, то могли бы заняться архитектурой. Была бы бригада зодчих. Мы строим наши объекты из звуков. Не могу пока сказать, что мы научились. Ни одна из наших групп, кроме несчастного клона "Iron Мaiden" — "Арии" и, может быть, "Алисы", не играет, не звучит в тех условиях, в которых должны играть и звучать рок-группы.
Мы тоже хотим находиться при софитах. Меня совершенно не устраивает положение в андеграунде. Рок как жанр подразумевает стадион в сто пятьдесят тысяч человек. До тех пор пока этого нет, мы себя чувствуем ущербно. Потеря смыслов при этом совершенно не обязательна. Разве можно сказать, что "Queen" или "Led Zeppelin" скурвились? Кто-то хорошо сказал, что в настоящее время захватнические битвы ведутся не территории, а в умах. "The Beatles" были кем-то вроде Вильгельма Завоевателя, они захватили огромное количество умов людей, и эти умы и были их подданными. Любая группа есть рыцарский орден, который ведет захватнические войны за ментальное пространство.
Рок — такое же искусство, как писание картин или романов. Рок поднимает те же темы, что всегда искусство поднимало — Бог, Смерть, Любовь. Искусство создает некую психоэмоциональную сферу, пространство, в которое люди приглашаются жить.
В данном случае рок-н-ролл — сфера, в которой дышит дух. Внутренне я очень хорошо ощущаю, что играть рок-н-ролл и участвовать в крестовом походе — это просто одно и тоже занятие.
Совсем недавно появилась пластинка "Розариум", основой которого стал "Венок Сонетов" — одно из важных произведений Калугина. "Венок " — это четырнадцать законченных стихотворений сложной структуры, связанных особым образом в единое целое и завершенных пятнадцатым — Ключом. Специально для этого проекта гитарист "Оргии праведников" Алексей Бурков написал миниатюры для акустической гитары. Также вышел МР3 — сборник, включивший в себя номерные альбомы и синглы "Оргии праведников", сольные калугинские опыты а также композиции, подготовленные группой к трибьютам "Аквариума" и композитора Алексея Рыбникова.
Сергей Калугин: Мы занимаемся видом искусства, которым в России никто не занимается и не умеет. Три года на студии мы не столько записывали альбом, сколько ликвидировали дырки в своем собственном образовании. Необходимо учиться играть и петь хорошо. Я, например, на старости лет пошел учиться вокалу. Потому что понял, что дальше недостойно каркать в той музыке, в которой мы играем — надо петь.
Это сложно понять, поскольку когда я выступаю один с гитарой — все хорошо. Но если вводятся другие инструменты, крайне усложняется звуковая палитра, и от вокала должен остаться определенный набор частот, который не будет конфликтовать с другими инструментами. Если я пою своим обычным мурлыкающим голосом — то при сведении возникает следующая альтернатива — или уничтожить музыку, завалив ее по громкости и оставить на переднем плане вокал, оставить вокал — или сохранить аранжировку, но тогда вокал провалится.
На первой пластинке была еще проблема игры с другими людьми, я пел сам по себе, мимо всех. Сейчас я столкнулся с тем, что нужно понимать, что такое петь и играть на несколько миллисекунд впереди или позади других. Только когда есть это понимание, понимание своего места исполнителем, у слушателя возникает ощущение четкости, внятности, разборчивости, все слова понятны, а инструменты не налезают друг на друга. Все должно быть выстроено определенным порядком — гитара должна быть чуть впереди барабанов, бас сзади барабанов, а вокал — впереди гитары. И все это происходит на очень сжатой временной территории.
Опасность того, что техническая четкость задавит дух? Недавно пересматривал концерт в Вудстоке. В большинстве своем: играть, петь — не умеют, что-то орут кривыми голосами, дерут струны. Я понимаю, что когда присутствовал тот дух, дух 68-го года, всё было исполнено смысла и вело в какие-то пространства. Стоило уйти духу и это осталось неубедительной, плохо сыгранной музыкой. Нужно создавать вещи, которые прорывают современность, ибо они настолько совершенно сделаны, что им не страшна привязка к логике момента. Никто не заподозрит "Doors" или "Led Zeppelin" в том, что это явление конкретного времени. Такое впечатление, что это вчера спели. Вот для того, чтобы делать на века, нужно все эти мелочи нужно знать. Тогда ты построишь безупречный замок, который будет хранителем духа при любых обстоятельствах.
Наш последний альбом "Двери!Двери" — это еще переход, отчет о проделанном пути. Это довольно неровная пластинка — есть удачи, есть провалы. Уже следующий альбом будет более четким. Как сказал Конфуций: "Отступать, чтобы победить". Будем делать более утонченные шаги, тщательнее продумывать систему действий.
Этот мир стояние в любви воспринимает как агрессию. Любая попытка стоять на твердой почве, внутри этого призрачного мира воспринимается как попытка навязать ему некую волю извне. Потому что у него внутри полный плюрализм. Любая сформулированная определенность — это уже вызов миру, уже "фашизм". Впрочем, у мира тоже есть своя определенность, только нам она никак не демонстрируется. У "них" свой "фашизм" и очень страшный.
Вехой в истории группы стал сингл-альбом "Последний воин мертвой земли", который прозвучал неожиданно резко и однозначно для склонного к иносказательности Калугина. Сам музыкант так формулировал причины появления такого манифеста: "Мы живём во времена тотальной подмены. В нормальном традиционном обществе поклонения достойны, например, мореплаватели. Или солдат, совершивший подвиг, или учёный, что-то открывший. А сейчас прежде всего почитаем фигляр, который представил мореплавателя, врача… Не тот, кто совершил подвиг, а тот, кто изображает. Актёры тоже достойны уважения, но должна быть иерархия. Кто сейчас составляет свет, кто прирос к аристократам? Парикмахеры! Кутюрье! То, чему место на кухне, — сапожники, портные, — все они хороши на своём месте, но отвратительны в качестве высшего света. Соответственно вся эта шушера тащит представителей своей касты в искусство".
Сергей Калугин: Пафос альбома — сродни девизу князей Высоцких "Даже если один". Тем, что ты остаешься стоять, ты утверждаешь нечто превышающее твое личное существование.
Почему мне не близка идеология скинхедов — за любовь к эффективности. Атакуют группой одиночку — не потому что трусы, а потому что эффективно. И это действительно так. Конечно, когда двадцать нападут на скинхеда, он будет сражаться, но лучше устроить все наоборот.
Рыцарство — это совсем другое. Очень эффективно было бы кинуться и подрубить ноги лошади твоего противника. Рыцарь падает, и на земле он беспомощен. Но так достойные люди не поступали. Пафос песни: эффективность — еще не все.
Был спор с нашим барабанщиком. Он отстаивал позицию, что функция художника — не вставать на чью-то сторону. Иначе ты теряешь мир как цельное — соответственно, невозможно внести в него какое-то позитивное изменение.
Я привел следующий пример. Допустим, ты ювелир — делаешь прекрасные украшения, тем самым вносишь в мир хаоса космос. Но пришли враги. Если ты не бросишь свой космос и не возьмешь меч, тебе не оставят того места, где ты дальше можешь заниматься ювелирным делом. Бывают ситуации такого вызова небес, когда от тебя требуется определиться и встать на какую-то сторону. Если ты этого не сделаешь, дальше не будет ничего. Таким образом, мы пожали руку всем тем разобщенным людям, что пытаются противостоять в одиночку. Ведь сейчас нет эгрегора, к которому можно было бы примкнуть, нет идеологий, нет системы ценностей, все относительно. Какие еще фашисты, либералы? Когда надо — поступаем так, потом иначе, всё зависит от ситуации.
Уйти невозможно. В этом смысле, внутреннее — часть внешнего. Сам по себе человек — ничто. Но именно в настоящем он получает информацию, дающую ему некое прошлое, опираясь на которое, он станет действовать. Настоящее — это воля Божья в тебе. Если Он тебя таким образом дразнит, на это надо реагировать. Никакая гордынная убежденность не спасет, никакие башни из слоновой кости не помогут, обязательно будут разрушены. Ты должен не создавать гетто внутри, но преображать пространство вокруг себя в соответствии с тем, что считаешь правильным.
Андрей Смирнов, газета "Завтра", №30 (662), 26 июля 2006
Источник: http://zavtra.ru/