Сергей Калугин, поэт, музыкант - фигура загадочная и противоречивая. Выпустив в 1994 году свой первый компакт "Nigredo", потряс и озадачил рок-н-ролльную общественность, в частности Юрия Наумова, который под маской обаятельного раздолбая с изумлением обнаружил угрюмого мистика. Творчество Калугина эклектично, поэтому те, кто восхищается "Nigredo", как правило, скептически относятся к рок-н-роллам на бытовые темы. И наоборот, молодежь, которая тащится от рок-н-роллов, обычно не въезжает в серьезные, мистически окрашенные баллады.
- Расскажи, как у тебя началась концертная деятельность?
- Сначала Наташа Бородай отвела меня в московский клуб ДВА - он тогда был Дверью В Андеграунд. Там как раз оказался Урюпин, мой будущий директор, который на это дело запал. И стали мы пытаться концерты организовывать - как сейчас помню, во тьме, во мраке, под проливным дождем со снегом, как полагается в нормальном западном кинофильме, юные продюсер и музыкант ходят и расклеивают афиши. Потом был концерт в клубе "Бункер". Гостями концерта были Ольга Арефьева с одним человеком и бывшая моя жена с ее тогдашним парнем. Вся эта компания обхамила охранников, всех побили, отвели в отделение, Арефьевой заломили руки за спину, сковали наручниками и в таком виде выводили. Эту картину - Арефьева в наручниках - я запомню навсегда.. Я помню, сидит в отделении парень Арефьевой, в косухе, в наручниках, с разбитой мордой, его за хаер поднимают: "У тебя есть проблемы?" Он говорит: "У меня нет проблем". Его мордой в стол - бух. А меня все-таки не тронули, потому что вроде концерт у человека, неудобно.
- Как ты сейчас оцениваешь свои проблемы?
- В 24 года я был на десять порядков старше, чем сейчас. Я был старец, отшельник, сидел, взирал на мир, созерцал его и изрекал что-то по этому поводу. А сейчас я просто беру гитару - и вперед. Сейчас я стараюсь изменить акценты, чтобы воспринимать себя прежде всего сидящим дома и соответствующим собственному возрасту, а потом уже, укрепившись в этом, как-то выходить.
- В каком обществе тебе хотелось бы жить?
- Я всегда вожделел нормального средневековья. Потому что это была правильная попытка организовать общество с верной иерархией ценностей. Власть духовная, власть светская, различные цеха... То есть не дело, если у человека пятка на лбу. Все-таки голова должна быть сверху, а пятки снизу.
- Но ведь тогда не было этого взаимопроникновения каст. То есть человек не мог уйти из своего цеха, если он чувствовал в себе какие-то другие наклонности...
- Ничего подобного. Если человек чувствовал в себе другие наклонности, он выходил из цеха. И примеров тому несть числа. Один из самых известных трубадуров, я уж сейчас не помню его имени, был вообще, по-моему, из крестьян. Если у человека был пассионарный заряд такой силы, что он просто поднимает и тащит, то он пробивал все эти условности. А чего стоит тот человек, который не в состоянии реализовать свои наклонности? Да он фуфло.
Нет, я не оправдываю, там была масса всякой ерунды, просто это было очень органическое цветение, имперсональное искусство, то есть художник не был озабочен тем, чтобы поставить подпись под своим произведением. И в результате мы имеем самое великое искусство, наверное. Цветущее время, красивое время, верное время. Ну, с другой стороны то, что может быть разрушено, должно быть разрушено. Я уверен, что термин "новое средневековье" возник не случайно, что сейчас возможен возврат именно к средневековым позициям, но на новом витке.
Записала Анна Калинкина, газета "Девятый балл" N1 дек. 1998
|
