Сколько раз нужно прослушать песню, чтобы запомнить слова? Обычно от двух до пяти. Еще два-три прослушивания — и она начинает преследовать тебя, поджидать в засаде, внезапно набрасываться из темноты. Эта песня настигает меня за полтора пролета до родного порога. Я захожу в свою дверь —
...предо мною стоит
Великий ужас, которому имени нет.
Это мой двенадцатилетний сын грузится Сергеем Калугиным.
— Ну и как тебе это? — вопрошаю я самым непроницаемым тоном.
— Да в общем — видно, что не просто так: хорошо поработал человек и над словами и над музыкой...
И — испытующий взгляд: тех ли мыслей я жду от него?
Держу паузу.
— Ну да. И слова на музыку хорошо ложатся... А что? (Заводится!) Правильная песня, и мысль правильная, потому что бывает вот так, что хоть сдохни, а драться надо. А даже если сдохнешь, всё равно — надо.
— Ага, врубаешься. А теперь — брысь спать! Только портфель собери, я тебя в семь часов будить не стану.
— Да ладно, я и сам проснусь!
Пока я укладываю младших, из ванной, из-за закрытой двери, из-за плеска воды доносится знакомый мотивчик; я не прислушиваюсь, еще немного — и слова проявятся сами:
...лежишь на солнце пьяный
И на все тебе плевать!..
"Ну-ну! — думаю я. — А дальше там еще "Армия" была... и "Селедка"... Вот побейте меня об заклад, если мое детище еще не похвасталось этими сокровищами всем своим друзьям. Да что уж там — все не отцензурируешь..."
А теперь, когда всё улеглось и все улеглись, я могу наконец сесть и написать то, что давно собиралась выстроить в единую линию. И предупреждаю, как честный человек: не ждите от меня объективности, я безнадежно и горячо пристрастна. Я не знаю, что такое искусство, я ничего не смыслю в музыке и давным-давно перестала понимать, зачем нужны бесконечные километры рифмованных и нерифмованных строк, фейерверки изысков, дебри ассоциаций, омуты подтекстов. Я знаю только то, что иногда слова, выстроенные в достодолжном порядке, обретают силу, способную искривлять траекторию событий. И знаю еще, что, касаясь человечьей души или вторгаясь в нее, эти мимолетные колебания воздуха, звуковые ряды, которые мы пытаемся наделять каким-то смыслом, способны творить неожиданные штуки. А порой слова приходят неведомо откуда, возникают сами, сгущаясь из пространства, складываясь в непроясненные мысли, и требуют: "Думай нас, думай!" Так вот неожиданно, почти ниоткуда пришла внезапная фраза: "Сергей Калугин — младший брат Харона". Удивилась, рассмеялась, задумалась — ну да, конечно: как же еще обозначить то, чем занимается Сергей Калугин последний десяток лет?
(Из разговора в сети: "Кажется, я только что понял, что на самом деле делает Калугин. Вот знаешь, когда ты идешь в каком-то незнакомом и стрёмном месте, тогда очень нужно, чтобы кто-то шел сзади. Чтобы не страшно было идти вперед и не оглядываться…")
Последний десяток лет младший брат Харона Сергей Калугин стоит у границы, разделяющей их и нас, на ничейной полосе взросления, там где когда-то стоял БГ и смотрел нам вслед. Свято место не должно пустовать, и Сергей с великолепной иронией осознает это:
Государь мой, прости, но для этой песни
Я заимствую твой язык,
Ибо жизнь заставляет заняться работой,
К которой я не привык.
Я в реестре призваний очарованный странник,
А не рыцарь, глядящий вперед,
Но что делать — ефрейтор заснул на посту,
Рядовой поднимает взвод.
Пограничье между отрочеством и зрелостью — время тяжкой внутренней работы. Наши "примитивные" предки знали это и проводили подростков через "новое рождение" — инициацию. Мы, дети пластмассовой цивилизации, забыли это. Мы только вчуже удивляемся варварским и жестоким обычаям диких племен. А тем временем наши растущие дети сами преодолевают рубеж взросления, сами выкарабкиваются из тех же ловушек, которые поджидали и нас, мучительно рожают свое новое "я". Переходный возраст, юношеская депрессия, пубертатный суицид — уже устоявшиеся термины… По статистике, максимальное количество самоубийств приходится именно на этот возрастной промежуток. Наши дети, ведомые слепой стихийной волей к сакральному, томимые неосознанной жаждой инициации, ищут выхода в новую жизнь, ищут верного пути, а вместо этого получают бесконечную жвачку густопсовой попсы.
Но ведь кто-то же должен говорить этим детям,
Что оружие — гибель и страх,
И что в Господних глазах они просто деревья,
А Он — ветер в их чистых ветвях...
Сергей Калугин говорит это. Его песни — честное, точное и подробное описание внутреннего пути, пути становления духа. Я не знаю, на какую глубину подтекста погружаются эти дети, шевелящие губами в такт песни. Так шепчут молитвы или заклинания, порой не вникая в суть, доверяясь звучанию слова, которое само совершит всё, что ему назначено. Иногда этот путь идет по краю пропасти, в полушаге от мрачного очарования бездны.
(Из разговора в сети:
— Слушаю "Черную луну". Очень сильно и очень страшно. Я не знаю, можно ли вообще творить такое…
— А ты слушай дальше, другие песни. Это — путь к свету.
— Да. Слушаю… Но все же — в каком состоянии это могло написаться?!
— Что поделать — опасно ходим…)
Сергей умеет детально и скрупулезно прописать гибельное обаяние зла в различных его ипостасях, разнообразие соблазнов, многоразличные приманки для неокрепшей души. Вот, пожалуйста, "Ночь защиты" — так нас ловят на крючок жалости; а вот "Черная луна" — обратная сторона Вечной Женственности; вот так нас завлекают познанием, а вот так — творчеством… А вот чем заканчивается попытка всемогущества:
Я стою в мастерской, только окна не слева, а справа...
И смертельный покой проникает в меня, как отрава...
Мои пальцы становятся глиной...
Мои руки становятся глиной...
Мои веки становятся глиной...
Кровь густеет и сердце...
Сердце каменеет в груди...
Двойник победил.
А как тщательно из мрака в свет выстраивается главная линия калугинских концертов! Хотя здесь эпитет "калугинский" оказывается узковат, "Оргия праведников" единодушно настаивает на целостности своего творчества, на его принципиальной неделимости и несводимости к личности лидера. И это действительно так: с первого взгляда бросается в глаза та общая слаженность, сыгранность, когда партнеры-единомышленники чувствуют друг друга не только взглядом и слухом, но — спиной, кожей, всей глубиной существа.
(Из давнего интервью "Оргии праведников":
— ...всё это время между вами существует полное взаимопонимание?
— Мы к этому стремимся.
— В этом смысле времени вообще не существует! Когда пришел Калугин, я на него посмотрел и понял, что я всегда этого человека знал.
— Тексты все написаны Сергеем?
— Да. У него хорошо получается. (Смеется.)
— Не получится ли так, что мощная философская нагрузка потеряется в тяжести саунда?
— Так будет, если тяжесть — самоцель. Мы же уравновешиваем тяжесть текстов тяжестью музыки. А тексты у Калугина тяжелые...)
Впрочем, у поэтики Сергея Калугина своя эволюция. Она идет от плотного словесного плетения, от изощренного орнамента метафор и аллегорий, стоящего порой на грани пародийности:
Слепое время меркнущих зеркал
Мое дыханье водами объяло,
Дремавшего зерна не достигал
Хрустальный возглас Горнего Кимвала.
Но у Креста распластанных веков
Мне резал веки луч Альдебарана, —
Я ведал тайну сопряженья слов
В кровоточащих сумерках обмана,
— от того сонмища красот, которое сам автор однажды определил шутливой формулой: "Бьется в тесном пантакле меандр" — к новой прозрачности, к легкости, лаконичности стиха и дыхания:
Мокрый тростник на полу.
Третью неделю дожди.
Поднимая циновки, смотрю
На теченье Великой реки.
Утром я вышел под дождь
И долго стоял, подставив лицо и ладони
Потокам воды — мне казалось,
Что Ты говорила со мной…
И рядом с этими строками так органично выглядит давний-давний "Мир моих снов". Сравнивая его нынешнее звучание: жесткий металл с уверенными мужскими интонациями — и запись без малого двадцатилетней давности: легкий юношеский голос на фоне акустической гитары, — испытываешь странное чувство, как бывает, когда в лице взрослого, состоявшегося человека вдруг проступают зыбкие черты юности.
А в "Последнем воине мертвой земли" предельная простота стиха сочетается с откровенной дидактичностью. И это приводит на память Владимира Высоцкого, из чьих песен росло раннее творчество Калугина. Контраст настолько разителен, что давние поклонники Сергея, привыкшие к непростой гармоничности "Нигредо", разводят руками в недоумении.
(Из дискуссий в сети:
"Что вы делаете с нами, своими поклонниками?! ...Да, это супер-уровень для "Арии" и иже с ними. Я пошла бы и повесилась от счастья, если бы Лера Кипелов выдал такую песнЮ. Но вы?! Что касается музыки. А где она? Где ваша гитара, ваше изумительное искусство на ней играть? А может вы вовсе не Калугин? Вы его "злой брат-близнец"? Что вы сделали с настоящим Калугиным?"
"Сергей, не ожидал от Вас и группы "ОП" столь слабого сингла. Стихи не дотягивают даже до М.Пушкиной (и обязательно должны понравиться прыщавым подросткам), музыка... в общем, одна моя знакомая выразила это так: "Зато теперь Калугина можно играть в подъездах!" …Я надеюсь, что у Вас и группы будут рождаться, как и раньше, серьёзные тексты и серьёзная музыка, которые мы все так любим, а не такая лажа".)
А может, весь секрет "Последнего воина" в том, что у Сергея Александровича Калугина растет сын и многие вещи заново видятся глазами мальчишки, без полутонов и нюансов, без фитюлек и завитушек? Ведь в сущности, всё просто и понятно:
И можно тихо сползти по горелой стерне,
И у реки, срезав лодку, пытаться бежать…
И быть единственным выжившим в этой войне,
А я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!"
Потому что зло есть зло, а добро есть добро, и какие тут могут быть вопросы? "Правильная песня, и мысль правильная, потому что бывает вот так, что хоть сдохни, а драться надо. А даже если сдохнешь, всё равно — надо…"
P.S.
(Из дискуссий в сети: "Рыдал. Рыдал горючими слезами, когда слушал "Последнего воина…" Несмотря на то, что продолжаю искренне любить творчество Калугина, уважать и восторгаться им... Вырос и из этого, как из коротких детских шортиков. Это нам, вырастающим, деревья кажутся ниже, а вещи мельче. А на самом деле — ни фига они не меняются. Так и стоят себе, все такие деревянные.
И никакой проблемы восприятия — нет.
Нет этой проблемы, как нет дырки в съеденном бублике".)
Регина Григорьева, газета "День литературы №5(93) 2004 г.
Источник:
